Цитата #562 из книги «Сто лет одиночества»

Его звали Маурисио Бабилонья. Он родился и вырос в Макондо и работал учеником механика в мастерских банановой компании. Меме познакомилась с ним случайно, когда отправилась с Патрицией Браун за автомобилем, чтобы поехать на плантации. Шофер был болен, вести машину поручили Маурисио Бабилонье, и Меме удалось наконец выполнить свое желание — сесть рядом с водителем и рассмотреть всю систему управления. Не в пример штатному шоферу Маурисио Бабилонья наглядно все ей объяснил. Это случилось в ту пору, когда Меме только начала посещать дом сеньора Брауна и когда вождение автомобиля еще считалось делом, недостойным особ женского пола. Поэтому она удовлетворилась теоретическим объяснением и несколько месяцев не встречала Маурисио Бабилонью. Позже она вспомнила, что во время прогулки по плантациям его мужественная красота привлекла ее внимание — не понравились лишь грубые руки — и что потом она обсуждала с Патрицией Браун неприятное впечатление, оставленное его почти надменной самоуверенностью. Как-то в субботу Меме пошла с отцом в кино и снова увидела Маурисио Бабилонью, он был в своем полотняном костюме и сидел неподалеку от них. Девушка заметила, что фильм его интересует мало — он то и дело оборачивается назад поглядеть на нее, не столько для того, чтобы видеть ее, сколько для того, чтобы она знала, что он смотрит. Меме покоробила вульгарность этого приема. После сеанса Маурисио Бабилонья подошел поздороваться с Аурелиано Вторым, и только тогда Меме поняла, что они знакомы, так как Маурисио Бабилонья работал раньше на маленькой электростанции Аурелиано Печального, — к ее отцу он обращался с почтительностью подчиненного. Это открытие избавило Меме от неприязни, которую вызвало в ней его высокомерие. Они не виделись наедине, не обменялись еще ни словом, кроме слов приветствия, как вдруг однажды ночью ей приснилось, что он спасает ее во время кораблекрушения, но она испытывает не чувство благодарности, а злобу. Во сне выходило так, будто она сама предоставила ему желанную возможность, а Меме жаждала другого, не только от Маурисио Бабилоньи, но и от любого мужчины, который ею увлечется. Поэтому ее так и возмутило, что, проснувшись, она не возненавидела Маурисио Бабилонью, а почувствовала непреодолимое желание с ним увидеться. По мере того как проходила неделя, ее беспокойство все возрастало, в субботу оно стало нестерпимым, и когда Маурисио Бабилонья поздоровался с нею в кино, ей пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы он не заметил, что сердце у нее готово выпрыгнуть из груди. Ослепленная счастьем и одновременно гневом, она в первый раз протянула ему руку, и Маурисио Бабилонья в первый раз ее пожал. На какую-то долю секунды Меме раскаялась в своем порыве, но раскаяние тут же превратилось в жестокое удовлетворение, когда она заметила, что его рука тоже влажная и холодная как лед. Ночью Меме стало ясно, что у нее не будет ни минуты покоя, пока она не докажет Маурисио Бабилонье всей тщетности его надежд, и целую неделю она ни о чем больше не могла думать. Она безуспешно изобретала всевозможные уловки, пытаясь вынудить Патрицию Браун пойти с ней за автомобилем. Наконец воспользовалась приездом в Макондо рыжеволосого американца и потащила его в гараж, якобы поглядеть на новые модели машин. Как только Меме увидела Маурисио Бабилонью, она перестала обманывать себя и поняла — все дело в том, что она умирает от желания остаться с ним наедине. И он все понял, едва она появилась в дверях; уверенность в этом рассердила Меме.

Просмотров: 29

Сто лет одиночества

Сто лет одиночества

Еще цитаты из книги «Сто лет одиночества»

Пилар Тернера не пыталась отговорить его.

Просмотров: 29

— И что я, по-твоему, должен сделать? — спросил он.

Просмотров: 25

Несколько дней Хосе Аркадио не осмеливался выходить из дому. Достаточно было ему услышать заливчатый смех Пилар на кухне, как он тут же скрывался в лабораторию, где с благословения Урсулы снова закипела работа. Хосе Аркадио Буэндиа шумно приветствовал возвращение блудного сына и посвятил его в тайну поисков философского камня, к которым он наконец приступил. Однажды вечером братьев привела в восторг летающая циновка, она промчалась мимо окна лаборатории с цыганом-кучером и несколькими деревенскими мальчишками, помахавшими братьям рукой, но Хосе Аркадио Буэндиа даже не повернулся к окну. «Пусть себе забавляются, — сказал он. — Мы получше их будем летать: научным способом, а не на жалкой подстилке». Несмотря на свой притворный интерес к философскому камню, Хосе Аркадио так никогда и не уразумел, какой мощью он обладает, и в душе считал, что это просто неудачно отлитая бутылка. Работа в лаборатории не спасла его от гнетущих мыслей. Он потерял аппетит и сон и захандрил, как это случалось с его отцом после провала очередной затеи; подавленное состояние сына так бросалось в глаза, что Хосе Аркадио Буэндиа освободил его от обязанностей по лаборатории, решив, что он принимает алхимию слишком близко к сердцу. Аурелиано не в пример отцу понял, что горе брата не связано с поисками философского камня, однако ему не удалось вырвать у Хосе Аркадио никаких признаний. Брат утратил свою былую искренность. Его всегдашние дружелюбие и общительность уступили место замкнутости и враждебности. Терзаемый жаждой одиночества, отравленный ядовитой злобой ко всему миру, он однажды ночью снова покинул свою постель, но не отправился к Пилар Тернере, а смешался с толпившимися вокруг цыганских шатров зеваками. Побродив возле разных хитроумных аттракционов и ни одним из них не заинтересовавшись, он обратил внимание на то, что не было выставлено для обозрения, — на молоденькую цыганку, почти девочку, сгибавшуюся под тяжестью своих стеклянных бус: красивее ее Хосе Аркадио еще в жизни никогда не видел. Девушка стояла в толпе, созерцавшей печальную картину — человека, который ослушался родителей и был за это превращен в змею.

Просмотров: 27

То был, пожалуй, самый критический момент войны. Землевладельцы-либералы, на первых порах поддерживавшие революцию, заключили тайное соглашение с землевладельцами-консерваторами, чтобы помешать пересмотру прав на землю. Политики-либералы, нажившие в эмиграции капитал на войне, публично осудили жесткие меры, принятые полковником Аурелиано Буэндиа, но даже это не вывело его из апатии. Он больше не перечитывал своих стихотворений, которые занимали около пяти томов и валялись теперь, забытые, на дне сундука. Ночью или во время сиесты он звал к себе в гамак одну из своих трех женщин, получал от нее примитивное удовлетворение и засыпал каменным сном, казалось, не нарушаемым даже тенью тревоги. И только он один знал, что его безрассудное сердце осуждено на вечные муки неуверенности. Вначале, опьяненный триумфальным возвращением на родину и своими невероятными победами, он склонился над головокружительной бездной величия. Ему нравилось занимать место по правую руку от герцога Марлборо, его великого учителя в искусстве войны, чей наряд из тигровых шкур вызывал восхищение взрослых и удивление детей. Именно тогда он принял решение не подпускать к себе ближе чем на три метра ни одно человеческое существо, даже Урсулу. Всюду, куда бы он ни являлся, его адъютанты очерчивали мелом на полу круг, и, стоя в центре этого круга, вступать в который дозволялось лишь ему одному, полковник Аурелиано Буэндиа краткими, категорическими приказами решал судьбы мира. Расстреляв генерала Монкаду, он поспешил выполнить последнюю волю своей жертвы сразу же, как только ему удалось попасть в Манауре. Вдова взяла очки, часы, кольцо, образок, но не разрешила переступить порог своего дома.

Просмотров: 15

— Не уходи сегодня вечером, — сказала она ему. — Спи здесь. Кармелита Монтьель давно просит пустить ее к тебе.

Просмотров: 15