Второе письмо адресовалось сестре в графство Шейланд. Оно заняло четыре листа. «Перечел написанное и понял: я не сказал и половины того, что хотел. Но ведь я знаю тебя. Скажи я всего три слова, ты и тогда легко поняла бы, что у меня на душе. Пусть боги пошлют тебе много поводов для улыбок, милая сестричка. Будь счастлива! Твой Э»
– Тысяча золотых?! У вас есть такие деньги?!
[В] госпитале святой Терезы я видела жуткую желтую старуху. Когда на следующий день заболела, то даже не усомнилась в причине. Но сейчас мои руки бледны, а не желты. Нет и запаха, о котором говорил лекарь. Симптомы иные! И Итан остался здоров, хотя был рядом со мною. Так в старухе ли дело?
Однако погоня так и не возобновилась. Может, монахи потеряли их след в роще. Или кто-то из преследователей был серьезно ранен, и лучники предпочли спасти жизнь своему брату, а не гнаться за добычей. Что ж, хотя бы чью-то жизнь эти монахи ценят дороже Предмета…
Тут Мира отметила рисунок мышц на голой руке собеседницы, покрытой капельками дождя, и вспомнила слова Итана: «Ребекка Элеонора Агата – лучшая наездница Империи».
– Никогда не говори таких слов, Ориджин, – генерал назидательно вздымает палец, – никогда, ясно? Битва в полях – это ересь. Имперская пехота не занимается такой чушью. Вы, индюки-феодалы, всегда готовы грызть друг другу глотки. Если Короне требуется извести одного индюка, ей достаточно натравить другого. Никогда не приходится марать свои руки… то бишь, копья.