— Постойте! — снова торопливо заговорил фон Лангенберг, озираясь не то в поисках поддержки, не то в попытке понять, один ли он так разгневан и ошарашен. — Это всё — вопиющее нарушение не только протокола райхстагов, но и самой их сути, самих традиций! Это произвол, в котором я участия принимать не желаю!
— Александер такую вышиб со второй попытки, — заметил Курт безучастно; тот поджал губы, недовольно насупясь, и саданул еще раз — изо всех сил, и впрямь едва на отвалившись на пол.
— Пустота… — тихо произнес он, наконец, и обернулся, оставшись сидеть на полу, устало привалившись к стене спиною. — Даже не знаешь, насколько ты прав. Ощущение, будто выскребли все внутренности, и тут… — ладонь легла на грудь, и пальцы сжались, собрав складки рубашки в кулак, — тут словно дыра. Настоящая, без метафор. Я не знаю, что с этим делать. Я… не смог. Я ошибся. Слишком много на себя взял.
От голоса стрига за спиной Курт вздрогнул, невольно остановившись на миг, и побежал вперед — туда, куда метнулась едва заметная глазу высокая тонкая фигура. Он не слышал, следуют ли за ним остальные, и не видел ничего, кроме фон Вегерхофа, который уже был у края леса за земляным кругом: стриг остановился, присел, коснувшись чего-то ладонью, и теперь стало видно, что это не обломок древесного ствола, а лежащий на земле человек.
Новачек супился и гневно притопывал, следя за ему одному видными движениями и вслушиваясь в ему одному слышные слова, тихо или в голос ругался — не сдерживая эмоций и выражений, и, кажется, позабыв о венценосной особе подле себя.