Курт не ответил, и Мартин нахмурился, бросив искоса недовольный взгляд на ближайшее окно. Еще несколько мгновений он стоял молча, глядя то на собеседников, то на окна вокруг, а потом резко развернулся, на ходу сдергивая самодельные ножны, быстро прошагал к ближайшему проему, за которым пузырилась коричнево-зеленая жижа болота, размахнулся и с силой швырнул старый наконечник.
— Уже не настолько регулярные — с тех пор, как тевтонцы прочно обосновались; за последние два года не было вовсе ни одного. Однако да, обнаружить их пока не удалось.
Однако больше, чем епископ, Курта поражал свежеизбранный Император. Заглянув глубоко в собственную душу и как следует в ней покопавшись, он был вынужден признать, что все еще подспудно воспринимал венценосца как мальчишку — того самого, увиденного впервые в лагере зондеров, уже многое понимающим, но все еще мало на что способным, зато под завязку набитым собственными представлениями о благородстве и долге. И хотя представления, in universum, остались во многом неизменными, что регулярно приводило в тихое отчаяние Совет, все же мальчишка давно повзрослел, а майстер инквизитор все еще с трудом это осознавал.
Первыми начали сдаваться видевшие, как бежал Альбрехт с кучкой приближенных, бросив свою армию на растерзание. Как эта новость исхитрялась расходиться по охваченному резней полю, по раздробленным куцым огрызкам австрийского войска — неведомо, но оружие там и тут бросалось под ноги, на вымокшую землю и тела павших. А быть может, и никак не расходилась тяжелая весть, а попросту даже самому отчаянному рубаке, самому преданному сыну этой земли уже было очевидно, что битва проиграна, а его смерть ничего не решит.
Недалеко от Констанца, апрель, 1415 a.D..