Курт бросил взгляд направо и налево, снова пытаясь увидеть хоть что-то, но вокруг по-прежнему был просто лес, самый обычный, такой же, как десятки других лесов, виденных до сего дня. По затылку мелкой толпой пробежались неприятные холодные мурашки; этот спокойный тихий лес, наполненный птичьим щебетом, пугал больше, чем мертвые деревни-призраки, чем рычащий в лицо ликантроп, чем любая из тех опасностей, что встречались за все годы службы — в первую очередь потому, что опасность эту нельзя было ни увидеть, ни почувствовать, ни хотя бы заподозрить…
— Откуда мне знать, я не философ. Ты ведь посланник Всеведущего Творца, ты и скажи мне.
В стенах Вифлеемской капеллы снова зазвучал голос ее настоятеля, и с каждым днем слушающих прибывало — кто-то одобрительно перешептывался, кто-то растерянно внимал, а кто-то пришел для того, чтобы самолично убедиться в невероятном: возвратившийся из инквизиторских лап святой отец и впрямь призывал соотечественников объединиться с инквизиторами.
Все трое, однако, так и продолжили жить как прежде; никаких новых кульбитов их разум более не совершал, никакие агенты более значимого порядка с ними не связывались, никто не пытался отомстить им за предательство, и что самое главное — никакой дельной информации они ни о себе, ни о сообщниках на Старой Земле сообщить не смогли. Все трое бормотали что-то маловнятное о мире без Инквизиции, свободе человеческого духа без Церкви, Империи и какого бы то ни было государства вовсе, о грядущем триумфе человеческой воли и славе древних богов, смущаясь под взглядами инквизитора и братьев-рыцарей, запинаясь и явно сами удивляясь тому, как когда-то могли верить во все сказанное настолько искренне, чтобы согласиться на столь дикое вмешательство в собственный разум. Как заметил, пересказывая суть отчетов, Висконти — жизнь на осадном положении либо быстро вылечивает анархистскую блажь, либо лишает разума вовсе, и слава Богу, что в случае этих троих имел место именно первый вариант.
— Ад, — просто ответил Висконти. — У них персональный ад на земле, Бекер, вот что у них за устав. Заключенные там люди — это малефики, на чьей совести такое, что бывалых следователей мутило при чтении протоколов.
— Маркграф Бранденбурга, имперский великий камергер, Фридрих Первый Хоэнцоллерн. Присутствует! Пфальцграф Райнский, имперский великий стольник, Теодор фон Лангенберг. Присутствует! Архиепископ Кельнский и герцог Вестфалии и Энгерна, Максимилиан Первый Винклер. Присутствует! Архиепископ Майнца, имперский великий канцлер Германии, Иоанн Второй фон Нассау. Присутствует!