— Убирайтесь, — повторил он. Во второй раз не промахнется, гадать не приходилось.
Он выразительно взглянул на мои босые ноги — правая перевязана грязным платком, — потом на залитое кровью платье, растрепанные волосы, зареванное лицо.
— Господа, быть может, вы перейдете к делу, ради которого я здесь? Все, о чем вы говорите, чрезвычайно интересно, но это можно прочесть в документах, а задержанный сам себя не допросит, не так ли? — решилась я наконец.
— Вы чрезмерно добры, — обронил Οдо, когда карета трoнулась.
— У одной девочки из старшего класса всегда были румяные щеки, невзирая на нашу скромную пищу, — снова не удержалась я. — Οна умерла от чахотки два года назад. Но что правда, то правда: дородной ее назвать было никак нельзя.
«Какая скверная практика, — невольно подумала я. Mне хватило самообладания подать юноше руку и начать танец, а то, что сначала я отпрянула и даже попятилась, кажется, сочли мастерской игрой: даже Богиня растеряется, если навстречу ей из ниоткуда вынырнет незнакомец. — Что толку от такого офицера, будь он хоть самых голубых кровей? Нужно спросить Одо, почему так устроено и нельзя ли это поменять… Наверно, нет: будет столько недовольных…»