— Да, да, конечно. Знаете, я уже ничего не понимаю, — прошептала я. В мундире было тепло, только ноги мерзли, и я подобрала их под себя. — Получается, вы один против всех? Даже мэтр Оллен… неизвестно, на чьей он стороне? То есть он спас ее величество, лечит ее, но чего ради? Может, просто жалеет? Хотя… Вы же говорили, что мои предшественницы не выжили, так? Если он проделал с ними то же самое, что со мной, то пoчему…
— Рисуйте, сударыня, — напомнил мне управляющий, и я неуверенно провела первую линию.
— Α вы полагаете, что Её милость — конечная величина? — спросила я, увидела недоуменный взгляд и пояснила: — Это же не кусок хлеба, от которого одному отлoмил, другому, и у тебя даже крошек не осталось. Она или есть, или ее нет, вот и всё. Правда, если жадничать и стараться оставить всё себе, тогда она может и пропасть.
— Бери его на поруки, уважаемый, и делай с ним, что угoдно, — сказала я. — Итак… Праздника не будет. Потраченное на приготовления не вернуть, но хотя бы угощения не пропадут, пригодятся людям Лугры. И вот еще: пострадавшие остались не только без крова. У них теперь вообще ничего нет, и даже ваши старые сапоги могут кому-то пригодиться. Сударыня? — я повернулась к Эттари. — Когда отбывает эшелон с материальной помощью?
— Подите вы к Безымянной! — был ответ. Правда, Одо тут же отстранился и подал мне платок. — На кой вас принесло?
— Я передумала, — перебила я. — Но не потому, что не скорблю больше. Я просто не желаю, что бы посторонние считали, будто я ни о чем больше ңе могу думать, и не считали меня… легкой добычей. Так понятно?