Хелен, метнув на меня злой взгляд, принялась обмахивать маму платком и совать воду в скрюченные, как когти, пальцы. Джорджина растерянно кусала губы.
— Нет, — и даже расщедрился на пояснения: — Фицуильям не сделал мне ничего плохого.
— На майский день, — подсказала Хелен и добавила язвительно: — Видите, я же говорила, что он даже не вспомнит.
Я сцедила зевок в кулак, сползла с кровати и замерла, поняв, что комната мне незнакома. Просторная, полупустая, из обстановки — лишь кровать, сундук и стол с двумя стульями у окна, мохнатая шкура на полу. Настоящая холостяцкая берлога. В углу — винтовая лестница вниз.
Донал обернулся и изогнул темную бровь. Даже младенец на руках не лишал его суровой мужественной красоты.
— Вы это придумали, леди, — сказал он, глядя Джорджине в глаза, в которых снова закипали слезы. — Простите. Но сами подумайте, куда мне до вас? Рано или поздно вы встретите другого, вашего круга, и забудете меня. Это пройдет.