Я подхватила под руку все еще заторможенную Николь.
— Спасибо, — вежливо сказала я, поднимаясь. — Рада, что мы наконец-то все прояснили.
В душе Фицуильяма явно боролись смущение и баронская гордость, не позволявшая нарушить слово.
Пришлось положить топор возле ее тарелки, на углу стола как раз оставалось свободное место. Среди серебряных приборов и хрусталя этот немудреный инструмент смотрелся дико и очень внушительно.
Он осекся и виновато посмотрел на чуть не плачущую Джорджину.
Лицо без толстенных стекол и грубой темно-коричневой оправы преобразилось.